На протяжении всего XX века социально-экономическая действительность постоянно усложнялась, создавая новые структуры, инновационные сферы, преобразуя капитал, меняя психологию масс. Поэтому общество, основанное на постиндустриальном укладе, стало невозможно описывать классической теорией К. Маркса. Многие правые мыслители всерьез заговорили о смерти марксизма. Однако ситуация с капиталом (перераспределением собственности) на постсоветском пространстве оказалась настолько архаической и криминальной, что целиком укладывалась в категории критического марксистского анализа. Так считают многие отечественные левые.
Советский Союз распался в 1991 году. В результате чего, во всех постсоветских странах начал формироваться периферийный, зависимый капитализм. Наиболее серьезный и высокотехнологичный капитал постоянно убегал из постсоветских стран на Запад, отвечая тем самым широко известной теории И. Валлерстайна о том, что капиталистический мир делится на ядро и периферию.
Наверно уже никто не будет возражать, что сущность капитализма составляет стремление к хищнической наживе, постольку и в глобальном масштабе, такие игроки, как транснациональные корпорации не заинтересованы в интенсивном развитии конкурентов из стран периферии, постоянно провоцируя бегство капитала. Тенденция к монополизации вырастает из свободного рынка.
В практической области, российские реформаторы предприняли самый худший вариант перехода на капиталистические рельсы, не утруждая себя знакомством с опытом Китая и Восточной Европы. Нивелирование устаревшего капитала и свертывание неэффективного производства, на целое десятилетие опередило развертывание нового производства. В постсоветских условиях возникла ситуация, когда большое количество ресурсов не переходит от неэффективных к эффективным производствам, а просто теряется.
Этот трансформационный вариант предполагает, что только через много лет падение заменяется расширением и подъемом. Для России этот срок составил 8 лет. Трансформация «реального социализма» в Китае происходила более обдуманно, путем постепенного сброса капитала, оказавшегося более неэффективным в новых условиях, и сворачивания производства продукции, также оказавшейся неэффективной, параллельно с быстрым ростом производства продукции, востребованной временем и ориентированной на рынок. Расширение и рост изначально опережали падение и сжатие.
В начале 1990-х гг. в России началась массовая деиндустриализация и как следствие – обнищание среднего класса. Акции госпредприятий распродавались за сущую мелочь. Огромная доля промышленной структуры оказалась и вовсе уничтоженной. Россия превратилась в периферийную страну.
Расширение производственного сектора и рост рентабельности предпринимательской инициативы и бизнеса в 1999-2001 гг. оказались оплачены благодаря тем финансовым трудностям, которые на своей шкуре испытали рабочие. Дело в том, что финансово-банковский кризис 1998 года и сопутствующая ему девальвация национальной валюты и инфляция, обеспечили резкое сокращение заработной платы рабочих. По мере завершения криминально-форсированного перераспределения собственности и относительной реакционной стабилизации сложившегося положения, политическая власть начала последовательно укреплять позиции крупной буржуазии.
Вместе с тем потребовалось и какое-то оправдание собственной легитимности – одной статьи в Конституции о социальном государстве было недостаточно. Власть попыталась скопировать модель модернизированного социального государства с британского опыта (правительство Блэра).
Понятное дело, заявляют левые, что получившийся грефовский вариант – чистой воды карикатура уже только потому, что в России отсутствует гражданское общество в западном его понимании. Гражданское общество, самоорганизованное и институционализированное, должно противостоять не только реакционной политике государства, но и бизнесу, не допуская формирования у всего общества «рыночной психологии» и стремлению к прибыли. В наших условиях, оно (если таковое вообще существует, а не его абстрактные формулировки в заявлениях крупных чиновников) не сдерживает не только бизнес, но и государство.
«Разбитый» индустриальный сектор и «недофинансированный» научный, не могут перевести страну на постиндустриальные рельсы. Происходит топтание на месте. Российская буржуазия выбрала абсолютно тупиковое развитие мелкотоварного производства и малого бизнеса, вместо входа в глобальную экономику с каким-либо наукоемким или уникальным продуктом.
Со второй половины 2000-х годов, конечно, создаются программы инновационного развития (многие положения которых не вступили в силу по сей день в результате многочисленных препятствий). Но в целом, в социально-экономическом контексте российской действительности – требуется ли ждать от них технологического прорыва? Российская НИС занимается имитацией западных технологий, а не созданием радикальных нововведений. Многие экономисты отмечают ключевой проблемой низкой спрос на инновации в целом по российской экономике, невосприимчивость бизнеса к инновациям.
Кроме того, как бы ни старались реформаторы, изменить советскую структуру воспроизводства им не удалось. Отрасли, специализирующиеся на энерго-сырьевой промышленности, проводят скрытое субсидирование отраслей, специализирующихся на обрабатывающем производстве. Только вот зависимость эта в постсоветской действительности возросла. Существенным показателем кпд постсоветской экономики является и то, что присутствует хроническое недоинвестирование.
Вся сырьевая экономическая система России держится на нефтяном экспорте. Так, в период с 1998 по 2003 гг. поступления из нефтяного сектора экономики обеспечивали 80% прироста пополнения бюджета страны. Ситуация слабо меняется и по сей день. Если бы перед правительством стояла задача осуществления догоняющей модернизации, средства из бюджета направлялись бы в науку, образование, сферу высоких технологий. Но, к сожалению, сегодня они остаются «инвестиционно непривлекательными». А легкие деньги с продажи сырья не стимулируют как инновационного развития, так и модернизационной политики.
Даже в период «подъема» российской экономики (2003 – 2007 гг.), реальные доходы населения практически не возросли, а то и вовсе сократились. Количество бедных, как составная часть монетаристской теории «естественного» уровня безработицы, внедренной в российскую неолиберальную экономическую модель, к 2002 году составляло 19,6% от общей численности населения страны (согласно докладу по оценке бедности в РФ за 2004 год, под ред. Р. Шабана).
В российских условиях специфика различия расположения категории бедности по социально-экономическим группам, отраслям, административно-территориальным единицам и т. д. сильно разнится. Так, например, в 2002 г. около 30,4% сельского населения находились за чертой бедности, тогда как доля бедных в городском населении составляла 15,7%. Жизнь в малых и периферийных городах также связана с определенным риском бедности по сравнению с крупными городскими центрами. С этим связан и отток рабочей силы из российской периферии, причиной этого является то, что периферийное предприятие оказывается неспособным породить полноценный местный рынок труда.
Уместно задать вопрос – чьи интересы, интересы каких слоев и классов реализуются функционированием той или иной системы? С советской экономикой все понятно, что с российской? Если существовало господство номенклатуры, которая в итоге и развалила СССР (хотя при этом строе опережающего роста благосостояния руководящих слоев не наблюдалось), то господство кого существует в современной России, кто опорный класс? Мелкая, средняя или крупная буржуазия?
Поскольку существует негласное регулирование экономики государством, а договоренности и консенсус крупных корпоративных производителей формируют потребности (спрос) и влияют на изменения в структуре производства, то следует говорить о номенклатурно-капиталистических корпоративных группах (государственный капитал сросшийся с крупным корпоративным), как о главном субъекте российской экономики.
В целом, функционирование капитализма в постсоветской России остается на экстенсивном уровне воспроизводства. Капитал, получая огромную прибавочную стоимость с эксплуатации сырьевого сектора, не намерен реализовать крупные и масштабные программы социального и технологического развития отечественной экономики.